Чак Паланик - Колыбельная [litres]
И черт.
Черт!
– Расслабьтесь, – говорит коп.
Черт. Черт. Черт. Черт. Черт. Черт!
Больно. Больнее, чем когда Мона ковырялась у меня в ноге раскаленным пинцетом. Больнее, чем медицинский спирт, смывающий с ноги кровь. Я впиваюсь ногтями себе в ягодицы и сжимаю зубы, по ногам течет пот. Пот стекает со лба и капает на пол с кончика носа. У меня перехватывает дыхание. Капли пота падают на пол у меня между ног. Ноги расставлены широко.
Что-то твердое и огромное вонзается еще глубже в меня, и коп говорит своим жутким голосом:
– Давай, приятель, расслабься.
Я считаю – двенадцать, считаю – тринадцать…
Шевеление у меня внутри прекращается. То самое твердое и огромное медленно вынимается, почти до конца. Но потом снова вонзается глубоко-глубоко. Медленно, как часовая стрелка на циферблате, а потом все быстрее. Смазанные вазелином пальцы входят в меня, почти вынимаются, снова входят.
И прямо мне в ухо коп говорит своим хриплым голосом:
– Эй, приятель… может, того… по-быстрому?
Спазм сотрясает все тело.
А коп говорит:
– Ух ты, как мы все сжались-то.
Я говорю: офицер. Пожалуйста. Вы не понимаете. Я могу вас убить. Пожалуйста, не надо.
А коп говорит:
– Дай мне вытащить пальцы, и я сниму с тебя наручники. Это я, Элен.
Элен?
– Элен Гувер Бойль? Не забыл еще? – говорит коп. – Позавчера ночью ты мне почти так же вставлял внутри люстры.
Элен?
Это самое твердое и огромное по-прежнему копошится у меня внутри.
И коп говорит:
– Называется «заклинание временного захвата». Я его только что перевела, буквально пару часов назад. Сам офицер тоже здесь, но глубоко в подсознании. А телом управляю я.
Мне в голую задницу упирается холодный и твердый ботинок, и огромные твердые пальцы рывком выходят из меня. На полу у меня между ног – лужица пота. Я выпрямляюсь, по-прежнему сжимая зубы.
Офицер смотрит на свои пальцы и говорит:
– Я уже испугалась, что они так и останутся в том интересном месте. – Он нюхает пальцы и морщится.
Замечательно, говорю я. Я стараюсь дышать глубоко; глаза закрыты. Сначала она управляла мной, а теперь я еще должен переживать за то, что она управляет другими. Делать мне больше нечего.
И коп говорит:
– Последние пару часов я была в теле Моны. Просто чтобы проверить, как действует заклинание, и чтобы сравнять счет за то, что она тебя напугала, я ее чуточку реконструировала. В смысле внешности.
Коп хватает себя за яйца.
– Поразительно. Я тут так с тобой возбудилась, что у меня эрекция. – Он говорит: – Я, конечно, не женофоб, но я всегда мечтала о том, чтобы у меня был пенис.
Я говорю: замолчи, не хочу это слушать.
И Элен говорит, ртом старого копа она говорит:
– Я думаю, что посажу тебя в такси, а сама задержусь в теле этого дядьки и кого-нибудь трахну. Ради нового опыта.
И я говорю: если ты думаешь, что таким образом сможешь заставить меня полюбить тебя, то ты глубоко ошибаешься.
По щеке копа стекает слеза.
Я стою перед ней голый и говорю: я тебя не хочу. Я тебе не доверяю.
– Ты не можешь меня любить, – говорит коп, говорит Элен его хриплым прокуренным голосом, – потому что я женщина и у меня больше власти.
И я говорю: Элен, еб твою мать. Уходи. Чтобы я тебя больше не видел. Ты мне не нужна. Я хочу заплатить за свои преступления. Я устал портить мир просто ради того, чтобы оправдать свое мерзкое поведение.
Коп уже даже не плачет – рыдает в голос. В комнату входит еще один коп. Этот – совсем еще молодой. Он смотрит на старого копа, заливающегося слезами, потом – на меня, голого. Молоденький коп говорит:
– У вас все нормально, Сержант?
– Все замечательно, – говорит старый коп, вытирая глаза. – Мы тут славно проводим время. – Только теперь он замечает, что вытер глаза рукой в перчатке, теми самыми пальцами, которые побывали у меня в заднице; он кривится и сдирает перчатку. Его аж передернуло от омерзения. Он швыряет перчатку через всю комнату.
Я говорю молодому копу: мы тут просто беседуем.
А он сует кулак мне под нос и говорит:
– А ты, бля, заткнись.
Старый коп, Сержант, присаживается на край стола и сжимает колени. Он шмыгает носом, сдерживая слезы, запрокидывает голову, как это делается, когда надо отбросить с лица длинные волосы, и говорит:
– Слушай, если ты не возражаешь, нам бы очень хотелось остаться одним.
Я просто смотрю в потолок.
Молоденький коп говорит:
– Нет проблем, Сержант.
Сержант хватает бумажную салфетку и вытирает глаза.
И тут молоденький коп подлетает ко мне, хватает под подбородок и впечатывает меня в стену. Мои ноги и спина прижимаются к холодному бетону. Молоденький коп запрокидывает мне голову и сжимает горло. Он говорит:
– И не вздумай мне тут обижать Сержанта! – Он кричит мне в лицо: – Ты понял?
Сержант поднимает глаза и говорит со слабой улыбкой:
– Ага. Слушай, что тебе говорят. – Он шмыгает носом.
Молоденький коп отпускает меня. Он идет к выходу и говорит:
– Я буду в соседней комнате, если вдруг… если вдруг что-то понадобится.
– Спасибо, – говорит Сержант. Он хватает второго копа за руку, крепко ее пожимает и говорит: – Ты такой славный.
Молодой коп вырывает руку и быстро уходит.
Элен внутри этого человека. Чем-то похоже на ту заразу, которую телевидение впихивает нам в мозги. На то, как костер кровельный вытесняет собой остальные растения. На привязчивую мелодию, которая звучит и звучит у тебя в голове. На дом с привидениями. На вирус гриппа. На то, как Большой Брат занимает твое внимание.
Сержант, Элен, отрывается от стола. Расстегивает кобуру и достает пистолет. Держа пистолет обеими руками, он целится в меня и говорит:
– Давай доставай свои шмотки и одевайся. – Сержант шмыгает носом и пинает мне пластиковый пакет с одеждой. Он говорит: – Одевайся, тебе говорят. Я пришла, чтобы тебя спасти.
Пистолет дрожит у него в руке, и Сержант говорит:
– Чем скорее ты выйдешь отсюда, тем скорее я освобожусь и пойду все-таки потрахаюсь.
Глава сорок вторая
Повсюду – слова смешиваются друг с другом. Слова, лирические монологи и диалоги – гремучая смесь, способная вызвать цепную реакцию. Может быть, форсмажорные обстоятельства – это просто правильная комбинация информационного мусора, выброшенного в эфир. Дурные слова сталкиваются друг с другом и вызывают землетрясение. Точно так же, как заклинатели дождя вызывают грозу, правильная комбинация слов может вызвать торнадо. Может быть, глобальное потепление вызвано критической массой рекламных роликов. Многочисленные телевизионные повторы вызывают разрушительные ураганы. Рак. СПИД.
В такси, по дороге к «Элен Бойль. Продажа недвижимости», я смотрю на газетные заголовки и объявления, написанные от руки. Листовки, приклеенные к телефонным столбам, смешиваются с макулатурной почтой. Песни уличных музыкантов смешиваются с песнями из музыкальных автоматов, смешиваются с воплями уличных продавцов, смешиваются с радио.
Мы живем в шаткой башне бессвязного бормотания. В зыбкой реальности слов. В биомассе, генетически запрограммированной на болезнь. Простой и естественный мир давно уничтожен. Нам остался лишь беспорядочный мир языка.
Большой Брат поет и пляшет, а нам остается только смотреть и слушать. Палки и камни могут и покалечить, но наша роль – быть хорошими зрителями. Внимательно слушать, смотреть и ждать новой болезни.
Мне неудобно сидеть в такси. Ощущение такое, что задница до сих пор жирная и растянутая.
Осталось найти еще тридцать три экземпляра книги с баюльной песней. Нужно пойти в библиотеку Конгресса. Нужно закончить начатое и сделать так, чтобы ничего подобного больше не повторилось.
Нужно предостеречь людей. Моя прежняя жизнь закончилась. Вот – моя новая жизнь.
Такси подъезжает к зданию. Мона стоит на крыльце у входа и запирает дверь ключом из большой связки. Это может быть и Элен. Ее красно-черные дреды распущены, волосы зачесаны назад и взбиты в высокую прическу. На ней – коричневый костюм, но коричневый не как шоколад. Скорее – как шоколадный трюфель с орехами, сервированный на атласной салфетке в ресторане дорогого отеля.
У ног Моны – картонная коробка. Сверху на коробке – какая-то книга в красном переплете. Гримуар.
Я иду через стоянку, Мона видит меня и кричит:
– Элен здесь нет.
По радиосканеру передавали о баре на Третьей авеню, говорит Мона. Что там все мертвы, а я арестован. Она ставит коробку в багажник своей машины и говорит:
– Ты буквально на пару минут опоздал. Миссис Бойль только что убежала в слезах.
Сержант.
Машины Элен на стоянке нет.
Мона смотрит на свои коричневые туфли на шпильках, на свой облегающий пиджак с подкладными плечами – кукольная одежда с огромными пуговицами из топазов, – на свою мини-юбку и говорит:
